У меня с родителями вчера был юбилей - 40 лет отъезда из России. Очень большая дата, такую нужно отметить очень большим постом, что я сейчас и сделаю.
Наш отъезд я помню, как говорила покойная бабушка, смутно. Как сейчас понимаю, это была смесь карнавала и трагизма. Трагизм - потому что уезжали как в чёрную дыру и никого больше не рассчитывали увидеть, включая самых близких. Карнавал - потому что отъезд еврейских беженцев за границу в конце 70ых проходил по клоунскому сценарию, начиная с липовых вызовов и заканчивая вывоза за границу никому не нужных вещей. Я например выезжала в норковом берете, пошитом специально для этого события и который по-моему никому в дальнейшем не пригодился.
Уезжали мы из роскошной четырёхкомнатной квартиры на Фонтанке, которую делили несколько лет с семьёй маминой родной сестры, до их отъезда в Канаду года на полтора раньше нас. Оказались в одной квартире мы с ними после замысловатого обмена наших двух комнат в коммуналке в Ковенском переулке и их отдельной квартиры в Весёлом Поселке, который в те годы был совсем невесёлой новостройкой со всеми вытекающими - отсутствием транспорта и кошмарной школой, откуда моя двоюродная сестра сбежала через несколько месяцев, после чего поселилась у нас и мы вместе ходили в мою хорошую французскую на Маяковского.
До нас в квартире тоже проживали две семьи. Я не знаю что побудило их разъехаться по коммуналкам и новостройкам, но мне кажется что в этом решении определённую роль сыграл совмещённый санузел. Как заметил классик, квартирный вопрос в жизни советских людей играл нешуточную роль. Мы с родственниками там расположились неплохо - в трёх спальнях жили мои родители, тётя с дядей, и я с двоюродной сестрой, а большущая восьмиугольная гостиная была общей.
Дядя, будучи главным инженером мебельной фабрики, имел связи в разных неожиданных местах, поэтому совмещённый санузел после ремонта совершенно преобразился - стены были выложены элегантным узором из белой, розовой, и зелёной плитки (очевидно тех цветов, которые смогли достать), оборудование было по последнему слову финской техники и включало в себя такой необычный для советского быта предмет как биде. Гостей мы водили на экскурсию в сортир и никто не мог догадаться что это за диковиное приспособление.
Гостей у нас всегда было дофига - папа и тётя обладают чрезвычайно общительным характером, и в доме постоянно толклись их приятели. Мама и дядя предпочитали уединиться с книжкой, но кто же их спрашивал. Особенно часто у нас гостил папин холостой приятель Мишка, его мама скучно готовила и он предпочитал столоваться у нас. У моей бабушки по материнской линии три дочки, все красавицы и прекрасные кулинарки, так что его можно было понять. После обеда папа с Мишкой играли в шахматы или карты, потом дядя, не ограничившись ремонтом санузла, приволок из какого-то клуба переносной биллиард, который ставился на стол в восьмиугольной гостиной. Над столом висела шикарная бронзовая люстра с бахромой, покрытой бисером, и с кольцом, за которое можно было люстру опускать и поднимать. Биллиардные матчи обычно продолжались несколько часов и,натурально, сопровождались обильным потреблением алкоголя, что частенько приводило к хулиганству - люстру за кольцо опускали на доступный всем уровень и с бахромы безжалостно срывался бисер, от чего люстра имела весьма потрёпанный вид.
Папа с Мишком оба заядлые игроки и всегда бились до победного конца, не слишком обращая внимания на окружающую среду. Как-то они заигрались далеко за полночь и у них возник спор по поводу биллиардных правил. Уступать понятное дело никто из них не хотел, поэтому они решили навести справки у дяди, который у них проходил за эксперта. То, что час уже поздний, они решительно не заметили, понеслись по коридору, ворвались в спальню, где давно мирным сном почивали дядя с тётёй, растолкали дядю, тот спросонья не понял что происходит и безропотно ответил на вопрос, непрошенные гости уже были у дверей, но тут проснулась тётя и как заорёт, - Вон отсюда! Папа с Мишкой обернулись и спокойно так говорят, - А это что за б**** с тобой в постели?
В общем, жили весело, до самого отъезда тёти с дядей в Канаду в 1976 году, после чего мы остались втроём в огромной квартире и к нам до нашего отъезда так никого и не подселили. Думаю что всё из-за того же совмещённого санузла. В школе я сказала что сестра уехала с родителями во Владивосток (уж не знаю почему я выбрала этот город, наверное как самый отдалённый в противоположную сторону), но там как-то быстро пронюхали правду - какая-то чиновница в какой-то роно оказалась чьей-то родственницей ... Ну или что-то в этом духе. Но, надо сказать, на отношение учителей ко мне это никак не повлияло, учителя меня любили, особенно классная руководительница Зинаида Терентьевна, которая преподавала русский и литературу, и любила меня за мои сочинения и за то, что я больше всех в классе знала стихов наизусть.
Правда учительница географии, коммунистка со стажем, хоть и относилась ко мне хорошо, но не упускала возможности положительно повлиять на мою идеологическую позицию. Помню как-то в классе она рассказала душещипательную историю про чикагских гангстеров, которые остановили женщину в тёмном переулке и уже готовы были её ограбить, но тут заметили что она одета как медсестра - в белые чулки и туфли - сказали что чего её грабить, она ведь такая же бедная как они сами, и отпустили подобру-поздорову. Рассказывая эту печальную историю из быта чикагских ганстеров, она подчёркнуто смотрела в мою сторону.
Надо сказать что родители моим политическим воспитанием не занимались никак, и я лет до 10-11 была вполне пламенной пионеркой. Хорошо помню как лет в девять я думала что какое выпало счастье родиться в Советском Союзе и какой был бы ужас, родись я где-нибудь в Америке. Моя бабушка, как жена члена Союза Писателей, иногда ездила заграницу и привозила оттуда всякую всячину, которой наши с сестрой одноклассники жутко завидовали. Я от всячины не отказывалась, но гордо заявляла что сама за пределы Родины никогда. Стойкая эта идеологическая позиция продержалась до 1976 года, когда в Ленинград приехала американская выставка домашнего хозяйства. Кроме предметов домашнего обихода там ещё раздавали журнальчики, в которых подробно рассказывалось про средние американские семьи и дома, которые они покупают. На выставку меня повёл другой мой дядя, потом он вёл меня за руку домой и объяснял почему при капитализме средняя семья живёт в своём доме, а при социализме совмещённый санузел и выбор между коммуналкой и Весёлым Посёлком. В тот день я из пламенной пионерки заделалась продажной девкой этого, как его, империализма, где до сих пор и пребываю (может потому что выставок с достижениями соцхозяйства что-то не привозят). Так что географичка с бедствующими чикагскими гангстерами немножко опоздала.
В 1977 мои родители наконец тоже собрались уезжать. Денег на отъезд не было, поэтому нужно было продавать библиотеку, которую собрал мой дед по материнской линии. Сам дед закончил три класса в хедере и книжек не читал, довольствуясь газетами, но книги покупал как капиталовложение, ну и для мамы, которая наоборот читать любила. Папа же был страшно занят шахматами, биллиардом, картами, и вообще всем, во что можно играть, особенно если на деньги, любую игру осваивал молниеносно и на высоком уровне. В Америке научился играть в нарды и в один из визитов к нам в Израиль, когда мы его с мамой по моему идиотизму затащили в Синай, обыграл местного египтянина, после чего похоже окончательно потерял уважение к этой нации.
Я ни в какие игры никогда не играла, потому что ненавижу проигрывать, но иногда от папиных успехов перепадало и мне. Во втором классе мне поставили диагноз с красивым названием холецистит. Меня посадили на диету - запретили есть солёное, копчёное и жареное, и мама мне целый год каждое утро варила овсяную кашу на завтрак. От этой диеты я чуть не умерла, но потом научилась таскать твёрдокопчёную колбасу из холодильника, что меня и спасло. Кроме диеты и каши меня два года подряд возили на воды в Трускавец. Ездить на воды звучит красиво, но Трускавец это вам не Баден Баден. Гнилое место, всё время дождь, центральный парк с этими самыми водами, от которых за километр несёт тухлыми яйцами, и толпы умирающих от скуки отдыхающих, которые должны три раза в день пить воду и поэтому не могут далеко отлучаться от парка. В первый год со мной поехал папа. Он быстро сориентировался, нашёл среди толпы скучающих любителей играть в шашки, и дело пошло на лад. Игра была на рубль партия, и за весь месяц папа проиграл только раз какому-то заезжему гроссмейстеру в очках и сумкой через плечо. Всё остальное время он был бессменным чемпионом, а я чемпионовской дочкой, что очень льстило моему честолюбию. Питались мы в диетической столовой, но потом я узнала что каждый вечер, уложив меня спать, папа шёл в ближайший кабачок и там приводил себя в чувство коньяком и соответствующей закуской. Теперь я понимаю что это тоже было своего рода таскание колбасы из холодильника, иначе он бы просто умер от целого месяца диетических фрикаделек.
На следующий год я поехала с мамой. Мама в игры не играет, как и я, поэтому былой славы мне было не видать, зато мы с ней ходили в кино, благо кинотеатр был прямо в парке. Помню как смотрели Прощание с Петербургом - дурацкое сентиментальное кино о приезде Иоганна Штрауса в Петербург и о его несчастной любви к девушке из русской аристократии. В фильме много красивых нарядов и прекрасной музыки, и к концу фильма я разрыдалась в три ручья, мама даже испугалась. Рыдала же я вовсе не из сочувствия бедному Штраусу, а потому что вдруг осознала что никогда ничего такого не напишу. Первое и самое острое осознание собственной посредственности. Такое потом ещё случалось, но не столь сильно - наверное ничего прекрасней вальсов Штрауса мне не довелось вожделеть.
Да, так возвращаясь к нашим эмигранстким мытарствам. К моменту распродажи нашей библиотеки папа не имел возможности провести сравнительный анализ литературных данных имеющихся у нас произведений и поэтому полагался на самый надёжный критерий - рыночный. Из этого занятия он вынес точное представление о буквальной стоимости творчества того или иного писателя. Я уже не помню всей литературной иерархии, но безусловным победителем оказался Саша Чёрный, чей сборник на ленинградском чёрном рынке выручил целых 25 рублей. Мама правда потом долго не могла простить папе этого святотатства, поскольку нежно любила Сашу Чёрного. Впрочем потом выяснилось что в Америке как раз с Сашей Чёрным проблем нет.
Набрав необходимую для выезда сумму, папа отправился сдавать вещи в дальний багаж. В то далёкое, почти что былинное, до-интернетное время среди будущих эмигрантов ходили разные слухи на тему о том, что надо везти в Америку. Слухи были разной степени идиотизма. Одно время почему-то считалось что в Америке проблема с презервативами. Советские люди, привыкшие ко всему, не удивлялись, а всякими правдами и неправдами доставали кто сколько может и везли с собой хотя бы на первое время. Нам рассказывали историю про семью, которая добыла некоторое количество презервативов и для конспирации засунула их в сумочку бабушке, сказав ей что в пакете её лекарство. Таможенник заглянул в сумочку и удивился. Бабушка, - сказал он, - зачем вам так много? Ой милок, - всплеснула руками бабушка, - у меня такой ревматизм и это единственное что мне помогает!
В день когда папа пришёл сдавать багаж, мужчина перед ним оказался в страшном расстройстве - он собирался отправить пару тысяч презервативов, а ему пропустили только половину, посчитав что в таком товарном количестве это добро никому не нужно. Папа, в отличие от меня, всегда принимает решения молниеносно, поэтому он недолго думая купил тыщу отвергнутых таможней презервативов и притащил их домой. Дома у нас постоянно крутились несколько его приятелей, помогавших укладывать вещи и убирать квартиру, и их усердие наконец было вознаграждено. Потому что в Советском Союзе секса хоть и нет, но в хозяйстве всё сгодится.
Эти же приятели помогали папе работать по утрам в булочной, куда он устроился после того, как его выгнали с работы. Помощь их была так активна, что папе потом приходилось расплачиваться за все съеденные ими булки. Зато в квартире с утра пораньше всегда пахло чем-то ужасно сдобным и ароматным.
Все эти булки с презервативами добавляли карнавальности и несерьёзности происходящему, хотя что могло бы быть серьёзней - отъезд неизвестно куда неизвестно как и совсем навсегда. В 77 году никто не мог предсказать что Союз рухнет и что через 40 лет я буду писать об этом по-русски в ЖЖ. Мне было 13 лет, на мне был норковый берет и бабушкино кольцо, родители умело прятали от меня свои страхи и мне всё представлялось весёлым приключением. Приключение оказалось длиной в жизнь и не всегда весёлое, зато папа вчера сказал что он в жизни принял много неправильных решений, но решение уехать в 77 - не из них. В общем, как говорит Жванецкий, который тоже принял правильное решение - остаться, чтоб не сгибалось.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
