У кого трава зеленее

Мне страшно повезло. Я родилась не у жалких, забитых жизнью и неуверенных в завтрашнем дне американцев, а в счастливой семье советских инженеров. Детство моё прошло не в картонном домике, уныло торчащем посреди аккуратно подстриженного газона, а в центре Ленинграда, в старом Питерском доме с высокими потолками и отличной звукоизоляцией, в двух комнатах большой коммунальной квартиры.

В квартире, кроме нас, жило ещё четыре семьи - две пожилые еврейские пары, еврейская мама
со взрослым сыном, и русская женщина Мария, мать-одиночка, работающая уборщицей на заводе Ломоносова. Все, сочувствующие замученным капитализмом аборигенам, должны срочно писать жизнеутверждающую картину под названием "Жить стало лучше, жить стало веселее" про радостный
быт советской матери-одиночки, живущей на 80 рублей в месяц и имеющей двоечника-сына и алкаша-любовника. Любовник, впрочем, слово не вполне тут уместное. Оно вызывает в воображении трели соловья и серенады под балконом, у нас же всё происходило прозаичнее. Герой-любовник появлялся, ясен пень, после того как была пропита очередная получка. Вместо серенады он весьма монотонно начинал вымогать у Марии часть её жалкой зарплаты, потом переходил к более решительным действиям. Когда крики, несмотря на звукоизоляцию, проникали во все углы нашей квартиры, за дело брался мой маленький папа, единственный боеспособный мужчина в этом царстве пенсионеров и одиноких дам, и выволакивал назойливого кавалера на лестничную площадку, прибегая по необходимости к помощи милиции.

Неудивительно что у Марии при такой интенсивной личной жизни не оставалось сил хоть на какие-нибудь педагогические усилия, и каждая двойка, приносимая сыном, что случалось примерно каждый день, сопровождалась попросту большой поркой. Тогда ещё не был известен термин child abuse, поэтому папа не вмешивался, и мы всей квартирой регулярно после обеда, выслушивали очередную порцию воплей несчастного двоечника. Было неприятно, но со временем привыкли. Ежедневная эта экзекуция не приносила никаких результатов, но Мария очевидно не теряла надежды, а скорей всего просто реагировать иначе не умела.

Через пару лет после нашего переезда я зашла навестить бывших соседей. Сын-двоечник вырос в здорового жлоба, который ходил по квартире в одних трусах, пугая соседей, и лаял на мать хамским басом. Мать робко отвечала. Было очевидно что роли поменялись.

Другие соседи не приносили столько хлопот, но всё же развлекали как умели. Сын пожилой пары напротив, воспользовшись раз их отъездом, привёл к нам на квартиру любовницу. Посреди ночи ей понадобилось выйти, на обратном пути (а путь был долгий - коридоры строились основательные) она заблудилась и забрела к соседям. Случился переполох, но понимающие соседи всё замяли, даже по месту работы не сообщили.

У второй пожилой пары был сын, который собрался жениться будучи ещё студентом в институте. Избранницу свою он отбил у приятеля, что в глазах его родителей было неоспоримым доказательством её развращённости и непригодности. Они объявили войну не на жизнь, а на смерть. Был взят на вооружение такой проверенный в чистках метод, как кляузы в институт. О золотое советское время, когда родители могли воздействовать на детей таким нехитрым способом! И что делать нам, бесправным ... Звонки волшебным образом подействовали, правда не совсем так, как хотелось родителям. Сына попросили из института и забрали в армию. Вернувшись, он женился на своей любимой, и они укатили в Нью-Йорк, время было уже выездное. Они-то и встретили нас в аэропорту этого города, когда мы приземлились там несколько лет спустя, и возили нас по ночному Манхетену до нашего отлёта в маленький заснеженный городок штата Мейн который на следующий год стал местом нашего проживания.

А ещё в квартире была пустующая комната, хозяйка которой находилась в сумасшедшем доме. Однажды её выпустили, она просидела три дня в комнате не выходя, боялась что её отравят. Кто знает, может её опасения были не беспочвены. Квартирный вопрос людей, как известно, портит. Потом соседи вызвали неотложку, и соседка была водворена обратно в жёлтый дом, a в комнату вселилась красивая девушка из провинции по имени Элла, закончившая институт в Ленинграде и работающая в Эрмитаже. Бабушка, решив сделать доброе дело, познакомила её со своим племянником, высоким и интересным молодым человеком, заканчивающим мединститут. Между ними сразу вспыхнула самая что ни на есть пылкая любовь, и через несколько месяцев они поженились. Затем племянник закончил институт, устроился на работу, и немедленно начал выживать жену из дома, в чём ему усердно помогали родители. Тут-то выяснились некоторые обстоятельства, неизвестные доселе моей бабушке. Оказалось что племянника ещё до знакомства с Эллой распределили в какую-то глухомань, и был один-единственный способ остаться в любимом городе - жениться на женщине, профессия которой не позволяла бы ей уехать из Ленинграда. Элла, как сотрудница Эрмитажа, идеально подходила на эту роль. Ну а потом, когда всё устроилось самым благоприятным образом, надобность в бесперспективной провинциальной невестке сразу пропала. Был шумный развод, бабушка была готова провалиться под землю от стыда, и разорвала полностью отношения с братом. Так что вот, не только в Америке женятся по расчёту. Только здесь у людей обычно расчётище, а там какой-то совсем уж убогий расчётчишка. Люблю я русский язык - красив он и гибок невероятно.

Всё это весело вспоминать, но сказать, что моя мама с нежностью вспоминает годы, прожитые в коммуналке, будет сильным преувеличением. Впрочем, наша коммуналка была цветочками по сравнению с квартирой младшей сестры моей мамы, где по ночам бегали крысы (так что при желании можно было вообразить себя Кларой, вот только Щелкунчик никак не появлялся), а соседи были ещё более колоритные - например, клептоманша, таскавшая мясо из кастрюли, стоило было тёте отвернуться на секунду от плиты, и её сын, вор-рецидивист. Тётя теперь миллионерша в Торонто, и наверно тоже вспоминает об этом с удовольствием.

Если кто-нибудь после этого описания решил, что у меня было несчастное детство, тот глубоко заблуждается. У меня были дружные, любящие меня и друг друга родители, самая лучшая в мире бабушка, летом мы купались в озёрах, а зимой катались на лыжах. У меня была очень неплохая школа, несмотря на серость большинства одноклассников и непредсказуемые вспышки
антисемитизма. У меня была дивная классная руководительница, преподававшая русский и литературу, и очень меня любившая, потому что я, как и положено хорошей еврейской девочке знала этот язык и эту литературу лучше всех в классе, могла часами читать стихи и отлично писала сочинения.
Когда мы уезжали, папа пошёл в школу забирать мои документы и зашёл к ней попрощаться. Она не очень удивилась, потому что за год до этого из моего же класса уехала в Канаду моя двоюродная сестра. "Очень жаль", сказала она, "хорошие девочки уезжают, а Левченки остаются". Левченко
был наш самый страшный двоечник, читавший в шестом классе по слогам и написавший в список книг для летнего чтения "Лермонтов. де Мон". Год же стоял 1977.

Означает всё это только одно - судить со стороны о насыщенности и осмысленности человеческого существования бесполезно. Как верно написала об этом mishkaegli, получится марсианский синдром. Рэй Бредбери назвал маленький городок своего детства Византией, а что
в нём увидели бы мы?

И ещё - я совершенно не считаю что из страны, где тяжело живётся, нужно уезжать, равно как не считаю что от супруга с нелёгким нравом надо непременно уходить. Так что не надо нас соблазнять прелестями московской жизни, где программисты живут как короли, а их жёны и того лучше.
Будем влачить нашу нелёгкую лямку здесь, на американской земле. В крайнем случае, если станет невмоготу, рванём в Израиль, вкусный обед к хорошему вину нам там гарантирован, правда Мань?